Славянский правовой центр. Аналитика

Интервью с директором Института философии РАН академиком Абдусаламом Гусейновым о религиозном и секулярном измерении этики, опубликованное в «НГР» от 20.06.12, вызвало большой интерес читателей, в том числе в церковной среде. Поскольку председатель Синодального отдела по взаимодействию Церкви и общества Московского Патриархата протоиерей Всеволод ЧАПЛИН часто выступает с позиций, антагонистических по отношению к концепции Гусейнова, ответственный редактор «НГР» Андрей МЕЛЬНИКОВ предложил священнослужителю обсудить мировоззренческие проблемы, затронутые в интервью академика.

– Отец Всеволод, как Церковь может ответить на утверждение о том, что религиозные традиции из-за своих различий разделяют людей, а в наши дни человечеству нужна универсальная мораль?

– Я благодарен академику Гусейнову, с которым на протяжении многих лет поддерживаю диалог, за то, что он поднял глубинные темы в своем интервью, которое, пожалуй, впервые за последние годы ставит ключевые вопросы соотношения религиозной и нерелигиозной этики в современном мире. Я согласен с тем, что этико-религиозные традиции отличаются друг от друга. При этом большинство из них отличны от этики секулярной. Для верующего человека данные различия являются самыми главными, потому что от его нравственного выбора зависит его судьба в вечности, которая в представлении большинства религий важнее, чем земная судьба. Можно спорить о том, хорошо или плохо это разделение, но оно всегда было и всегда будет одной из характеристик человеческого общества. Универсальная мораль, будь то «глобальная этика» Ганса Кюнга или религиозно-синкретические учения типа бахаизма, невозможна в принципе, потому что не будет разделяться большинством населения Земли.

В этом одно из главных различий этики религиозной и секулярной. Первая подразумевает необходимость, нормативность работы над внутренним состоянием человека. Даже если оно не проявляется во внешних действиях. Различия, о которых я говорю, могли бы быть названы несущественными и переадресованы кабинетным ученым с их дискуссиями, если бы они не определяли разные модели построения семьи, коллектива, локальной общности, народа, государства, экономики и т.п. Следствием осознания этого различия должна быть не попытка игнорировать его или переделать непеределываемое, но отказ от монополии любой из этических систем на формирование общественного устройства. Нам нужно научиться жить пусть даже в параллельных реальностях, при этом находя точки соприкосновения в делах, работающих на общую пользу.

– Считаете ли вы, что существует светская этика, отдельная от религиозной?

– Конечно, существует светская этика. Не случайно предмет с таким названием был предложен в качестве одного из модулей курса «Основ религиозных культур и светской этики» именно по инициативе Святейшего Патриарха Кирилла, который предложил применить в России единственную работающую модель образования в области религии и этики, которая действует в большинстве стран Западной Европы. Я с уважением отношусь к неверующим людям, которые вырабатывают для себя кодекс нравственных правил или просто следуют таковому – в тех случаях, когда он не противоречит христианскому нравственному кодексу. Но возникает вопрос, насколько этика может быть конвенциональной, то есть зависеть от переменчивых решений, моды, настроений, свойственных тому или иному человеческому сообществу. Я аплодирую академику Гусейнову, когда он говорит, что мораль – для всех, иначе она вообще не мораль. Когда он утверждает, что нравственность в своих первоосновах ориентирована на абсолютные ценности. К сожалению, такой взгляд среди светских ученых сталкивается сегодня с мощным противодействием морального релятивизма. Все больше тех, кто старается раздвинуть границы допустимого. Так, некоторые утверждают об этичности умерщвления младенцев-инвалидов, другие говорят о желательности добровольного ухода из жизни людей, переставших быть экономически эффективными, третьи – о «праве» детей на секс с взрослыми. Легко представить себе ситуацию, в которой обработка лиц, принимающих решения и формирующих общественное мнение, может привести к тому, что нравственным может быть объявлено все что угодно, вплоть до убийства людей, не приносящих прибыли или не имеющих перспективы приносить таковую. Нравственность тем и хороша, что она абсолютна. С моей точки зрения, она не зависит от того, что мы о ней думаем и понимаем ли ее. Но чтобы быть таковой, она должна зависеть от чего-то или кого-то, что не относится к изменчивому человеческому обществу. Настоящие этические нормы хороши не тем, что они старые, а тем, что они вечные и не зависят от меняющихся общественных отношений и позиций.

– Насколько гуманистична религиозная традиция, предписывающая человеку подчинить свою жизнь Высшей воле, выполнению канонических предписаний?

– Я не знаю, что такое «гуманистична». Слова «гуманизм» и «гуманность» – это разные слова, если посмотреть их употребление в тех языках, откуда они к нам пришли. Гуманность, человеколюбие – это одно, а гуманизм как философское течение, ставящее человека в центр мироздания и всех общественных процессов, – это нечто другое. Для религиозной этики самое главное – не обеспечить человеку на Земле душевный комфорт, здоровье и благополучие, а помочь ему достигнуть высочайшего нравственного идеала, который только и делает человека способным войти в блаженную вечность. Иногда ради этого в земной жизни лучше быть бедным, чем богатым, больным, чем здоровым, живущим беспокойной, а не благополучной жизнью. Не случайно среди святых очень небольшой процент людей, которые в обстановке благостного мира родились, всю жизнь в ней прожили и тихо скончались. Большинство святых находились в жестком противоречии – кто с властями, кто с толпой, кто с собственными страстями, кто с темными силами. Именно эти столкновения и противостояния позволили им приобрести должную духовную силу и увидеть разницу между действительно важным и по-настоящему второстепенным. Когда имеют место человеческие страдания, для христианина главным становится вопрос не «Почему это?», а «Зачем это?». Даже если происходящее вокруг нас выглядит как нечто чудовищное, трагически негуманное, христианин всегда оставляет за собой возможность спросить, случайно ли это, не для того ли это попустил Бог, чтобы мы оглянулись на собственную жизнь и постарались быть готовыми к главной, вечной, настоящей жизни.

Поэтому академик Гусейнов прав, когда говорит, что светский гуманизм считается эквивалентом гуманизма вообще. Гуманизм, если его понимать так, как понимают на Западе, – это философия человекобожия. Не случайно атеистические организации часто себя называют humanist associations.

– Религиозные традиции предполагают власть духовных авторитетов. Где заканчивается автономия личности верующего и начинается культ лидеров?

– С одной стороны, в христианском миропонимании апостолам и их преемникам-епископам дана власть большая, чем любая земная. Это власть связывать и разрешать человеческие грехи. Но каждый епископ или пастырь должен понимать, что это не заслуженная или завоеванная им власть. Это власть делегированная, власть от Бога. Поэтому они должны действовать исходя из воли Божией, выраженной в Его откровении, то есть в Священном Писании и Предании. Как только человек начинает думать, что это его личная власть, что это повод для самоуправства, начинаются духовные трагедии. Именно поэтому люди, которые позволяют создавать культ своей личности, принуждать верующих к повиновению не Богу, а себе, заканчивали духовной трагедией, не говоря о том, что ломали жизни многих людей. Поэтому, как ни странно это слышать неверующему человеку, критерий решений такого человека – способность прислушиваться к воле Бога. Иногда его могут подправить окружающие люди, но если он не прислушивается к настоящему источнику божественного Откровения, то может обмануть этих людей, устроить раскол, но все это только еще больше усугубит его трагедию.

– В демократическом обществе для коррекции авторитарных тенденций существуют соответствующие процедуры. Какие инструменты использует Церковь, чтобы «подправить» лидера, замеченного в самоуправстве, и что она в этом смысле может предложить современному обществу?

– Есть множество механизмов. Есть братское увещевание, есть церковный суд, есть голос церковного народа. Правда, здесь существует большая разница с интернет-бичеванием. Задача ведь исправить грешника или заблуждающегося, а не уничтожить врага. Поэтому публичному обличению должна предшествовать беседа один на один, а потом при нескольких свидетелях, то есть приватный процесс. Так, собственно, и предлагает делать в Евангелии Христос.

– Есть ли точки соприкосновения Церкви и атеистического мировоззрения или – вечный бой?

Церковь считает, что ей противостоит идеология морального релятивизма. Фото РИА Новости

– Есть и точки соприкосновения, есть и принципиальная разница, о которой я только что сказал. Надеюсь, что вечный бой не неизбежен. Да, верующие разных религий и неверующие строят разные общества. Когда они преобразуют окружающий мир или протестуют против чего-то, у них перед глазами разные «города на вершине холма», разные идеальные модели того, как должен быть устроен мир. Во всех его аспектах – от государственного строительства до искусства. Как раз признание этой разности, отказ от монополии, многоукладное общество является выходом из ситуации войны всех против всех. Я надеюсь, что диалог религии и секуляризма поможет из такого тупика выйти. Только в этом диалоге не должно быть предварительных условий. Даже таких, которые кажутся очевидными для верующих, например: откажитесь от жесткой критики наших общин и учений. Или для неверующих, например: признайте светский характер общественного устройства. От всех предварительных условий надо отказаться. К чему мы в результате диалога придем, наверное, сегодня не знает никто.

– Что Церковь может ответить на обвинения, что в некоторые времена и в странах, где господствовали религиозные институты, не отмечается повышение нравственного уровня людей, в том числе политиков?

– Ответить можно очень просто. Средние века, время господства религиозного мировоззрения, были гораздо человечнее, чем все, что происходило в XX веке, когда безрелигиозные мировоззрения взяли верх. Западная Европа не скатилась в кошмар нравственного релятивизма именно потому, что у нее за плечами Средние века. Она до сих пор не растратила нравственный багаж, который был заложен тогда. Это же касается и России. Впрочем, если наши общества окончательно перейдут к представлениям об относительности морали, то XXI век будет гораздо хуже, чем XX-й. Он приведет либо к глобальному хаосу, либо к глобальной диктатуре, которая с учетом современных технических средств может стать невиданной в истории человечества. Конечно, это тоже кончится хаосом, потому что никакая диктатура не бывает вечной.

– Если религий много, существуют ли абсолютные ценности?

– Как известно, религии могут быть истинными и ложными. Не все дороги ведут к Богу. Не каждый обращающийся к тому или иному существующему или несуществующему предмету обращается к истинному Богу, потому что его представления о боге могут быть настолько искажены, что к настоящему Богу эти представления могут не иметь никакого отношения. Впрочем, многие люди имеют представления, в которых смешаны правда и неправда, истина и измышления. То общее, что совпадает с единственной правдой, и становится основой для сотрудничества.

– Если христианский этический идеал недостижим, то чем он нам может помочь в нашей жизни?